Это все было грубой пошлостью: твои гнусавые приветы и заливистые прощания, твои ложные мысли и все такие же ложные, излишне сладкие улыбки. Ты убеждаешь ее, очередную добрую женщину, что любишь, просто без ума-а-а, чтобы потом убежать, как только ночь покроет земли, чтобы прижаться к материнскому боку и, глубоко дыша после быстрого бега, покрепче закрыть глаза, с остервенением на ребра лапами давя отца.
В глазах цвета янтаря горят леса. Дымится жухлая трава, обращаясь в языки пламени. Ветки осыпаются с деревьев, подхватываются демонами алыми, яркими, тут же съедается ими. И ты, нервно облизывая губы, волнуясь, наблюдаешь за гибелью природы. Кто-то крикнул тебе "уйди-и", проглотив при этом Й, а ты не слышишь и остаешься стоять, онемевши. Здесь творится пожар, с горечью зовешь ты могучую Воду, слитую из сотни рек и одного большого океана, дабы явилась она, вытащила она обугленную древесину из огня, схоронила в своих нежных объятьях... Но ничто не приходит, и в исступлении бросаешься ты вперед, бежишь, бежишь, пока сердце отбивает мощные такты беспорядочные. В голове твоей хаос, и, кажется, шкура уж горит, хотя до огня далеко.
Рывки становятся мельче. Плавится янтарь, плавится; языки летят до небес и пугают воображение. Это смерть. Там, внутри, вопит в тебе инстинкт. Скачки начинаются буквально уж на месте, ты опускаешь голову и лупаешься черепом о горячую земле, валишься, перекувыркиваясь нелепо, на боку остаешься и, дергая лапами в припадке, рычишь и воешь. Тебя вытягивает по струне и складывает пополам, слишком много жгучей энергии, электрического тока. Разрядами уходишь в почву и идешь волнами до самых корней, бьешь их судорогами, заставляя жить и бороться. Температура около тебя перебивает сотню градусов; крик гибнущих зверей и беззвучный, раскатистый растений крик режут твои уши; легкие травит черный дым. Слезы по щекам катятся и проникают глубоко в раскаленную поверхность планеты. Ты хочешь спасти все это, хочешь спасти первозданную Природу, тебя родившую, и горячь собственной ничтожности жжет сейчас, только лишь она и ничто другое. Ты хочешь отдать пламени себя, но оно не трогает чахоточной твари. Пламя уничтожает лишь прекрасное. В расплавленном янтаре глаз гибнет все, что ты любил.
Сильная рука за шкирку тащит прочь. Уносит тебя от разрушительной, бедственной стихии. Ты тянешься лапами ко всему умирающему, молишь оставить тебя и разрешить проститься, но рука дергает напористо и не терпит возражений. Ты закрываешь глаза, и страшный вопль охватывает тебя. Ты открываешь их снова, и вопль остается лишь звоном в ушах. Маленького ублюдка мучают кошмары. Темнота вокруг, но в этом весь уют. Тебя окружают плотные стены норы. Тихо вздыхаешь и выползаешь из своего временного жилища. Влажные глаза приятно ласкает открывшийся лунный свет. Ты смотришь на желтеющий круг над головой и посылаешь ему воздушный поцелуй. Ты проснулся сегодня, как и всегда просыпался, потому, что получил благословение на новый день. На новую ночь. Покусываешь нервно губы и определяешь время по Полярной звезде, по примятой траве, по свистящему ветру. Должно быть, полночь. Полночь, окутанная миллионом сказок, страшных сказок, коими пугают друг друга малые дети. Ты не знаешь этого, конечно. Ты не встречал детей. Я не уверен, знаешь ли ты, что они существуют. "Из ма-а-аленького вырастает бо-о-ольшее", - говорил ты. Ты догадывался.
Когда они увидеться должны? Лидия, Лидия, чудная Лидия, чуть не убившая тебя однажды. Маленького и беспомощного ублюдка, ходившего по пятам за нею, плетя небылицы. Она никогда не подпускала тебя близко, она рычала на тебя и бесилась, но однажды оставила тебе случайно недоеденный кусок чьей-то туши. Случайно. И ты разузнал все о ней. Часами вслушивался в ночной ветер, внимая его россказням  с немым восторгом, пока не упокоилось блудливое сердце. Ты знал о ней, много знал о ней, и сейчас, шагая порывисто, скрипя зуб о зуб, ты также знал, кого и встретишь там, пройдя сквозь пышную листву гибнущих от разочарования растений.
Неизвестно, что иной раз толкает существо на поступки. Много гнили в тебе есть, этого не отнять, но что же дает толк, что заставляет вставать и идти не за кормом, не за ночлегом, не за справлением еще каких-либо естественных своих нужд, а именно ради честного интереса? В тебе живо сознание, пусть туманное, а вместе с ним инстинкты, иногда слишком притупленные, но что-то вместе с этим всем теснится в подростковом теле... И... О! Тут же дан ответ, не правда ли? Так ли сложно признать, как могло казаться, когда я об этом даже и не думал, что в тебе живо все-таки, то есть удивляет сам факт рождения такового, конечно, любовь к ребяческим всяким штукам? Ну же, совершенно детским и совершенно обыденным для малышей! Обыкновенное любопытство. Желание взглянуть в ясные глаза и крикнуть весело приветствие. Не потому что есть необходимость, или интересующий - пан, а потому что это попросту исполнимо. А как же еще можно обуславливать львиную долю твоих поступков? Не несущих ни вреда, ни пользы. Или так кажется только? Что скажешь, Дью? В голову твою лезть желания нет никакого, а ты смышленный все-таки щенок, а так же помешанный, но я умалчиваю, значит, есть сокровенный смысл. И он кроется в невидимых целях. А невидимые цели исходят из глубоко вовнутрь спрятанных знаний.
Ты Лидию знавал. А что еще? "Покры-ыла но-о-очь безбо-о-ожным покрыва-aло-ом...", - нараспев. Забавник.
Он слышит издалека. Голос твой, походку твою, кажется, глаза твои заприметил тоже в отблеске луны. Ты ему не нравишься, но он тебя не боится. Он просто ждет не тебя. Он ждет. Сам факт этого должен поражать тебя, ведь ты никогда и никого не ждал, даже сам ждать не вынуждал. Кто? Зачем?! Попусту это. Песнь твоя темная, только что сочиненная, а может, много месяцев хранимая, идет вперед и словно представляет тебя, раскланиваясь. Сущий бред, бессвязный, вовсе не мелодичный, но странно влияющий на умы. Успокаивает и волнует одновременно. И ты заставляешь его вслушиваться в свою гнусавую речь. "...И тя-я-янется за ре-еками река-а, ну а по ним плывут, плыву-у-ут деви-ичьи голоса-а...", - нараспев. Ближе становишься, вскоре полностью некоторому абстрактному ему, который, несмотря на имя, вполне конкретен в плывучей реальности, открываешься. Про таких, как ты, говорят "убогий". Я держу паузу, чтобы новый смог смириться с обличием, но для этого, на самом деле, понадобится вечность, кою, к большому сожалению, ты уже кому только можно раздарил. А сию секунду стоишь, покачиваясь, запрокинув голову в своеобразном трансе, и продолжаешь петь что-то свое, одному тебе понятное. "...Она так шла-а, так уж она хоте-е-ела судьбе своей чуть-чу-уть-то угоди-и-ить...", - нараспев. Слова начинают постепенно сливаться в сплошной набор из букв, медленно отсеивая согласные, и становятся похожи окончательно на набожные напевы. Ты тому и радуешься всенепременно. А он тебя, наверное, не любит, просто ненавидит. Да пусть! Тут что ли привыкать.
- А, - словно ото сна ты просыпаешься, - сегодня-я, - опускаешь голову, а в глазах искры совершенно детские, но в совокупности с таким вот антуражем безумные, не иначе, - Лидии не бу-у-удет...
Говоришь. Вот так. И все же что-то знаешь. А самое интересное: возможно, разрушил судьбу или подарил последнюю надежду, а всегда одинаково. Манера, голос, движения. Что ломаешь мраморные колонны собственного своего мирка, что бьешь вдребезги стекла витражные чужих - да словно все одно. И сейчас только скромно так улыбаешься, отступив на шаг, пара мгновений - и вроде скалишься уже с едкой ухмылкой. Но ничего из этого толково не меняется, иногда чудится, будто и слова у тебя на языке одни и те же крутятся, просто каждый раз новая вариация. Тасуешь, прямо как карты, и извергаешь снова, поражая умы ученых, вроде, личностей. Личины ученые, а что на дело - так все оказываются бестолочи. Ты и здесь в курсе, переярок, ведь не очень-то хорошего мнения об окружающих. Забавник! И снова игру затеял!.. А какую? Глазами блеснул. Не скажешь.

Отредактировано Сондьяк (2015-02-07 15:49:06)